Юрий Тарнопольский                               СРОКИ  ДАВНОСТИ

LOGO
 КОМПЛЕКС  МИДАСА

         1972-1973
 
 

             * * *
 

Минута облегчения,
Минута излечения —
И приняла вода
Панурговы стада
Косматого стыда . . .
И увлекает стонущих
И блеющих о помощи —
Неведомо куда.
 
 
 

        * * *

Теперь мой мир,
Мой Петербург — Сибирь.
Ну, где же вы, ну же,
Скорее,
Холерические хореи!
Кто сильнее:
Я или ужас?
Меланхолические дактили,
Вы — предатели? . .
Сибирь, мое малокровие!
Железа мало.
Железо: новое, новое —
За Уралом.
В железных зубах забот
Обезжелезен, рассержен,
Неужто пущу я в ход
Последнее: внутренний стержень.
 
 

            * * *

Все то же. Все та же.
Все так же. Все глубже.
Все хуже.
Себя не утешу
Ни током. Ни солью.
Ни болью. Ни ленью.
Ни соком. Ни долготерпеньем.
Иные здесь горы:
Здесь горы — укоры.
Иные озера:
Озера — позоры.
Иные здесь травы:
Здесь травы — отравы.
Иное — обвалы,
Иное — облавы!
Иное!
Из глаз моих — венчики рук,
Чтоб все оттолкнуть,
Что увижу вокруг.
 
 

        * * *

Я улетал.
В прощальном небе Сосновой Поляны:
Зима-амазонка
С низкой грудью
Над кружевным лесным
Горизонтом.
И солнце-сосок
Осталось в глазах
Как песок.
 
 

         * * *

Отдаю желания
Рук синежильчатым листьям,
Запахам дымным и пряным,
Дразнящим изъянам,
Взглядам вязким, смолистым,
Силам нечистым,
Рук защемлениям крабьим,
Восстаниям рабьим,
Неуловимым судьбам,
Многозначным сутям,
Шатким границам,
Перепутьям,
Лицам.
 
 

        * * *

А мы все кочуем
По контурной карте . . .
А что это «страх»?
Душа мускулиста,
Как родом из Спарты,
Душа заночует
В снегу, на гвоздях.
Мы всем обладаем,
Ничем не владея,
С собою в ладах,
Идем по пустыне,
Как шли иудеи.
Душа — молодая,
Не вязнет в песках.
И редкое благо
Вливаем как влагу
В походную флягу,
И радость как злак
Берем прозапас.
А белые флаги
В котомках у нас.
 
 

            * * *

                        Уведи меня в ночь,
                        где течет Енисей . . .

                                 О. Мандельштам

Под мостом течет основа,
На мосту трамвай-челнок
Нить мою вдевает снова
В енисейский нервных ток.

Я с тех пор как стал спокойней
Чуть не с нежностью гляжу:
Морщат внутренние войны
Кожу серому ужу.

Меж Цейлоном и Таймыром —
Рядом азиатский пуп —
Я уже с Сибирью в мире,
Как с могилой давний труп.
 
 

        * * *
 

Первично НЕТ.
Мы скажем «нет» —
И весь ответ.
Но если ДА —
Оно какое-то всегда.

НЕТ было до,
Потом — гнездо,
В котором ДА,
Но выпал наземь из гнезда
Птенец.
И снова миллионы лет
Первооснова мира — НЕТ,
Его начало и конец.
 
 

            * * *

. . . Ни даже так, как вечны мухи
В медовом камне янтаря!
О нас не будет даже слухов,
Не то что троп не проторят.

Смола эпохи нас расплавит
Как известь — тех, кто был казнен,
Но известь сохраняет славу,
А нам не сохранить имен.

Мы слабые. Природа силу
Дала в инстинкте: «убежим!»
Но бегство отнято, и жилы
Перерезает нам режим.

Войдя в страну-гарем, с размаху
Наследственность перегрузил
Монгольским позвоночным страхом
Филантропоидный грузин.

Гнилая кровь рабов и трусов,
Гнилое семя — в семь колен
Пошло от чувственных укусов
У тех, кто взят в российский плен.

Опередила всех Россия
В бордюр границ — в рекордный срок —
Назло мятежной энтропии
Залит сверкающий каток.

Стремленье к равенству — причина
Смертей живых и тепловых.
Мы — вечный двигатель. Нас чинят
Ногтем квасных мастеровых.

Патриотической веревкой
Какой удушат миллион?
Над нами в новой Пискаревке
Не встанет братский павильон.
 
 
 

        Мандельштам
 

Читал как плыл. И вдруг пахнуло жаром
И гравитацией чудовищного шара,
Который на себя взвалил атлант.
Молчание о тяжести — талант,
Которому дал выход арестант.
Его какой-то критик арифметик
Назвал кощунственно: герметик.

Струилось напряжение озноба
Как марево, когда горяч асфальт.
Почти не просочилась злоба.
Друг в друге растворились оба:
Поэт и шар.
Кому теперь молчать: «Пожар! Гевалт!»?
 
 
 

                * * *
 

Любовь — испытанный дурман.
Остынешь — есть наркотик: труд.
Семья и книги дальних стран
За морфий, наконец, сойдут.

Дыханье сперло от «свободы?»
Посмейся нервно. Помолчи.
Власть — квинтессенция народа
И аммиак его мочи.

Один из многих — что за драма?
А из немногих, то тем паче.
Не надо буйства. А бальзама
Полно и в чайной ложке плача.

Ах, в нашей жизни драматизма
Не более чем травматизма . . .
 
 
 

Дополнительность
 

            1

Изъятым из мрака абстракции «люди»,
Живущим в браке, любви, или блуде,
Мужчинам и женщинам,
Свинченным и венчанным
Дополнительностью соития,
Неведомо, что соистина
Спарена спором с каждой истиной.

Незнание — дерзание и деяние.
Будучи только одним из двух,
Острием или впадиной личности
Вылущиваем одно из двоичности.

Как кометы гостят гормоны
С хвостами гвоздей, стрекал и хлыстов,
С букетами бунтов и бинтов,
Исчезая в мудрой гармонии
Детей и стариков.
 
 

              2

Чем глубже истина, тем меньше в ней опоры,
И тем надежнее, согласно Бору,
Ей противоположная. Их сумма,
Вернее, дополнительность — разумна.
Когда все так сомнительно, что нашей
Любви и нелюбви до края чаши —
Хоть сердце разорви — полны, и вкус вдвоем
Сверлят как два бурава две отравы —
Мы правы если слезы счастья льем.

            —— О  ——
 
 

                * * *

Любимый месяц — февраль,
Как все неравное и странное,
Недомерок, сухопутный корабль,
Напрасное страдание,
Эмблема беды:
Послезавтра ближе чем завтра.
Осенних тлеющих листьев дым
Опережает азартно
Весну и лето.
Праздник — один
В четыре года.
Больше седин
В парике погоды.
В вывернутых наизнанку, голых
Трахеях и бронхах земли
Булькают коды,
Но соки от антиподов
Еще не перетекли,
Не надули зеленые альвеолы.
 
 

            * * *

Ели да, то только
За бедность,
За забитость,
За беззаботность,
За кроткую беззубость —
Да, зубною болью мне данную
Гамлетовскую Данию,
Мою бестолковую,
Простодушную
И хитрую Московию,
Да, да, неродную родину,
Подневольную, алкогольную,
Слабоумную уродину,
Со жвачкой коровьей,
С лакейской кровью —
Нет, эту — нет!
         Пилит и пилит, пилит и пилит:
         Или — или, или — или.
 
 
 

            * * *

Как смотрел в тебя?
Боясь.
Как смотрел?
Всегда сквозь пальцы.
Как? Чтоб не срастила связь.
И всегда ты из меня
Убывала как вода,
И всегда ты
Как сквозь пальцы . . .
И всегда . . .
 
 

            * * *

С мычанием мыкаясь,
Страстью намокший,
Но тех, кто обычен,
Настигнуть не смогший,
Я вышел невстречу
Идущим навстречу,
А тем, кто добыча,
Мой путь поперечен.
Набычившись,
Струнами скручен,
Стреножен,
Забывчивый, странный,
Опять растревожен,
Шажочками в путах,
Как будто увечен,
Бочком уклоняюсь,
От всех, кто навстречу.
 
 

Песня о повешенном

Моя национальность:
Русский еврей.
Национал-специальность:
Стоять у дверей.

Зависеть от милости,
Висеть на волоске,
Мылом мылиться,
Строить на песке.

Узнать нас просто:
Нос и акцент.
Эту коросту
Не вычесал процент.

В русском Китае
Нами солят бульон:
Скоро растает
Последний миллон.

Станем незримы.
Здесь все равно
Смогут без грима
Сыграть Сирано.

По идеальной параболе
Нос наш гнут:
Кораблик. Пора бы нам
Куда-нибудь махнуть.

Без еврейского вопроса,
Без носатых голов
Россия — безносый
Маиор Ковалев.

Ах, прорицаю:
Ответим добром
Тем, кто тридцатки
Считал серебром.
 
 
 

Из книги писем
 

 1

Я люблю тебя. Мыслями
Еще не замаслена
Любовь моя. Умыслами
Не замусолена.
Сердце сумраком
Не замусорено.
Но кровь моя тронута гневом
Как гноем:
Кем так устроено,
Чтоб не быть с тобою.
 

 2

Любовался и любил.
В любопыточный застенок угодил.
Повис на дыбе. Воды бы . . .
Вот она — ты. Прекрасна — ты.
Я люблю тебя. Каждый раз
Тычешь и тычешь
В давно уже вытекший глаз.
Знаю уже как остра
Твоя темнота.
Не надо дыбы, не надо костра.
Взвизгни: «Вот он, безобразный иудей!
Двух не пожалею, двух своих гвоздей!»
 

 3

Я пес твой, падаль, пыль твоя,
Запаршивел, зашелудивел,
Мозг мой тобой зачервивел,
Источен, изгрызан тобой,
Истощен, набекренился:
За сбоем сбой.
Сердце порами портится постепенно:
Стало как губка, как сыр, как пена.
В чрево мое — ты червем
Вечерним червовым червонным червем —
Вверчена.
Не заморить его, не заморозить.
Я люблю тебя. Господи, Господи!
Ты — проказа. Чума ты. Оспа ты.
 

4

Крепость моя!
Ты прекрасна.
Не поддаешься осаде.
Убегаю от стен —
Как в кипящей смоле
И в горящей сере —
В досаде,
В потере.
Опять веду, осмелев,
Подкоп я,
Натыкаюсь на копья.
                  Сомлев —
Падаю.
            Пусто во мне все,
Пусто.
Синелико лежу,
Синеусто.
 
 

 5

Все не так. Чем хотелось бы —
Все иначе. Таково мое качество.
Я как иночество принимаю
Иначество. Таково мое творчество.
Я люблю тебя. Принимаю затворничество.
 
 

6

Нечем мне опечалиться,
Нечем впечатлиться.
Неприкаянные — причалить бы,
Сопричалить нам лица.
Омыть бы глаза стеклянные,
Солью запотелые . . .
Ты прекрасна. Омыть бы глаза,
Выполоскать бы телом твоим.
 
 

7

Я опять, опять я с письмом.
Что прогремит в нем
Медным серебряным золотым добром?
Кроме тебя — всё на свете сон, бром.
Трону тебя — словно трону трон.
Кто там с тобой? Всех на убой!
Кроме тебя все на свете тлен.
Я люблю тебя. Как прежде писали:
У твоих колен.
 

    ——  О  ——
 
 
 

            * * *

Неужели все переменится? . .
Без оков язык — ты каков?

Даже пена еще не пенится . . .
Много толков. Мало толчков.
 
 
 

    Комплекс Мидаса
 

Моя страна, мои большие уши,
Покрывшие одну шестую суши . . .
Уже колтун под тесным колпаком,
И в горле ком.
Сказать, шепнуть — и обезболить душу.

Моя любовь, мои большие уши . . .
Я прячу их, заталкиваю в душу.
Сказать — как зализать их языком.
Шепнуть тайком —
И меньше боль, хотя во рту все суше.

И шифром шепот, и открыто — крик
Вдуваю в строк подкошенный тростник.
 
 
 

            * * *
 

Бессонница терзает печень ночи
И веки мне щекочет и песочит.

И смотрят укоризненные слизни:
Стыды моей давно прошедшей жизни.

И щелкают раскатисто оскалы:
Мои неутомимые провалы.

И повторяется опять: «Я бес твой» —
Моя судьба, мое большое бегство.

Слова из оловянного расплава
Слагаются в дымящиеся главы . . .

Но красота: «Зачем меня тревожишь?
Меня не можешь ты, меня не можешь.»
 
 
 

Сочинение на заданную тему

                            Михаилу Берману

Вот солнце на водоразделе
Полуапреля-полумарта
Нащупало в гардинах щели,
И взяв янтарной масти карты,
Сдало на стол их неумело.

И жильчатой скорлупкой лука
Зазолотилась подоплека
Косоугольных лужиц в лаке,
И так лизнуть их захотелось
Как золотую поволоку
Заплесканного югом тела.

И пять минут в цвета парада
Мой мир, как в детстве, был окрашен.
Когда мы утренние — радость
Встает печали чуть пораньше.
 
 

         * * *

Соком грусти —
Спелой груши —
Льются к устьям
Наши души.

Наши души —
Это реки.
Зной удушлив.
Дождь опеки!

Дождь опеки,
Лей в притоки.
Больше не с кем
Быть жестоким.

. . . . . . . . . . . . .

Лишь морочат
Наши речи,
Наши ночи
В междуречье.
 
 

            Тела

               1

Тела клубятся грозно, грузно
И набивают в ноздри пух,
В их оболочках тук набух,
И убаюкивает слух
Журчащий тук, счастливый узник.

Тела признательны как твердь
Тем, кто пророет в них каналы —
Их плотный грунт хранит анналы
И по условленным сигналам,
Волнуясь, растворяет дверь.

Тела — как косточки олив
Тверды, но гладкие как бивни,
Как деки лаковые дивны —
И скатываются как ливни
Ладони в дельту и залив.

Тела, чьих полусфер на веру —
Как конус бедер, лиц овал —
Мы принимаем идеал,
Который разум надрывал
Эвклиду — и глаза Бодлеру.
 
 

             2

Искушают глаза,
Иссушают,
Как облако газа-отравы.
Глаза оправу
Надо вызолотить,
Как оклад на образа.

Зрение,
Созерцание тел человечьих —
Как увечье
Рук о стекло.

Брошено тело в глаза
Словно пригоршня перца.
Лоб — не чело,
Грудь — не перси,
Глаза — не очи,
Но о них, как дитя
Об углы стола,
Бьются глаз венценосные головы —
Как языки о колокола.
 
 

             3

Я расскажу о бугорках,
О родинках,
О волосках, о складках,
О всем, что насторожено в руках,
И освежу свою межу
Между всевластьем и упадком.
Я расскажу, как я дрожу,
Как глохну после лихорадки.

Как все ушло. И след духов
На коже длит метаморфозу
Последних пальцев-мотыльков,
Перерожденных из угрозы.

        —— О——
 
 
 

            * * *

Поэты средней трети века,
Те, кто в тридцатых был рожден,
Ваш век почиет, изможден.
Вас, как ближайших слуг и жен,
Вослед за пауком-вождем
Внесут в курган библиотеки.

Наступит день,
Разроют вас
И подытожат в приговоре:
Умели золото ковать
И даже выдумали порох.

Кто виноват в такой беде,
Что этот порох без селитры?
В обессвобоженной среде
Поэзия росла in vitro.

В эпоху общей немоты
Умели подстригать цветы.
Считала власть, что так — красиво.
Что-что, а власть была in vivo.
 
 
 
 

          * * *

Рожденный на грани
Меж мною и зримым
Кипит ощущений плебс
В пронизанном нервами Риме
И гложет и лижет хлеб
Чужих и любимых ликов
И в череп как в Колизей
С потоком питающей крови
Втекает наэлектризован
На зрелище битвы идей.
 
 
 

            * * *
 

Мы — прошлое. Мы все умрем.
Мы — чей-то бессердечный опыт.
Мы одноглазы как циклопы,
Мы знаем только визг и шепот,
И сбивчив наш ребячий топот,
И в обморок нас валит гром.

Мы трусы, мы рабы, мы тени,
У нас как гланды вырван гений,
В кормушках — отруби мгновений,
И страх вкололи в наши вены,
И страх нас усмирил как бром.

И длится, длится, длится шок:
Нас вывернули, нас растлили,
Под сапоги нас подстелили,
И пыль вбивает в глубь извилин
Правительствующий содом.

Не может быть, что навсегда
Глаза заплеваны бельмом
И не омоются умом!

Но путеводная звезда
Еще не светит в города.
 
 
 
 

            Пророчества
 

                     1
 

Заглянем в двадцать первый век,
Привстав на цыпочках-нейронах:
Пусть волосы шумят как кроны
От ветра будущих тревог.

Натянем тетиву на слух:
Не может быть, чтоб не заржали
Те кони, что от нас сбежали —
Как если б нам не подражали
Фантомы наши в зеркалах.
 

                                 2

Мы — эпиграф для книги о будущих играх под игом.
о радостных визгах под пилами или в петле, о собачьих,
о милых лизаниях масок под током, о рачьих глазах
из-под касок, что смотрят на нас, о восторге ладошки
под трешкой, о радостных оргиях торга за тело,
в котором истлела духовность, созрела готовность,
готовность созрела, и преданность, проданность,
преданность в нем без предела: бесполая новая суперлюбовь.
 

                                          3

Мы поймем, что бесконечно мало надо, чтоб не донимала
власть нас, мы убьем ее, убьем, мы вырвем жало гада, ибо мы
поймем, что бесконечно мало надо, что чуть-чуть, что еле-еле,
только атом непокорности пиратам, непокорности магнатам:
черный, благотоворный атом, мы поймем, что бесконечно мало
надо, чтобы это стало твердым как алмаз кристаллом
и огромным словно скалы, власти выщербив оскалы.
 

                                          4

Трубы насытят дух, приучат тощий слух Рубенсы созвучий к тучности, мощи воскреснут, пресность запенится и защиплет
язык и задразнит мерцанием разниц, но плавное станет главным и круглое станет мудрым, и это будет утром после графита и ржавчины, шершавых сколов гранита, после голоса ночи — иглой
по стеклу — под светом софитов, после немого кино, автоматов
и плакатов «Убей!» на углу.

                                ——  О ——
 

           * * *

Красивые слова —
Мне кажется —
Давно уж отгорели
И всех, кого могли
Давно уж отогрели
И будут греть кого-то до могил,
Кого-нибудь, чьи уши для свирели,
Для арфы и для нежных бубенцов,
Как губы — для прозрачных леденцов.

Красивые слова —
По мне — надолго устарели:
Их ореолы — слизь.
По мне — прекрасна эфемерность лиц!
Я верю: чья-то голова,
Как и моя — болит от мыслей-льдинок:
Тяжелый груз:
Созвездия кристаллов-друз.
Сухая соль и лед — вот равный поединок.
И хины подмешать пять-шесть крупинок,
Иначе эта боль и не пройдет.

Но Боже мой, опять я вижу в страхе:
Откуда? Не из рукава ль рубахи?
Проклятый сахар мой, проклятый сахар!
 
 
 

  Иннокентий Анненский
 

Я пришел к своим истокам,
Одиноким и глубоким,
И истоки бьются током,
Вяжут десны мне настоем
Крепким, травянистым, чистым.
Даже жаль, что не буддист я,
Хоть, пожалуй, все пустое:
Цепи перевоплощений . . .
Но и я беглец от истин,
Уклонитель от устоев,
Робкий хищник ощущений,
Жертва шпажной раны мига.
Пусть и я — последний листик
Из незавершенной книги.
 
 
 

Андрей Вознесенский
 

Зачем я в руки взял
Содомскую заразу?
Завидую тебе,
Проклятый Моцарт джаза!

Бодает бык метафор
Багровый светофор.
Ты — масло, мир — офорт,
О матадороавтор!

Я корчусь от тебя,
И зависть — как холера:
Будь я с тобой знаком,
Я был бы твой Сальери.
 
 

            * * *

Среди безделья или дум,
Среди погони или бегства
Как Божий перст над нами — ум,
Как нимб. И никуда не деться.

Когда любовь, как морфинист,
Надежду колет сквозь одежду,
Вгрызаюсь гусеницей в лист —
Не в жилки строк, а в то, что между —

Заезжий равнодушный сноб,
Ум входит в балаган эмоций,
И сердце, как прыжок в сугроб
Предвидя, ежится и жмется.

И валится эквилибрист,
И простыня лежит погостом,
И миг как иней серебрист.

Ум шепчет: Господи, как просто . . .

Когда потом перед судом
Стоит рассеянное чувство
И снова грезит о простом —
Ум буркает: «Не поручусь я . . .»

Ум, уммм — как бухает копер:
Не торопить, не наобум,
Ум, буммм — под ухом как табун:
Смети как сор и все — в костер.

Ум, бессеребренник-трибун,
Громи — никто не вступит в спор,
Но просто — словно пот из пор:
Наперекор, наперекор.
 
 
 

 Три сонета

 1

Грустно, горько. Слов нет.
Слишком ясно. Слишком поздно.
Трубка? Алкоголь? Сонет?
Все напрасно. Все венозно.

Меланхолия, азарт —
Все кончается на свете:
Смешное, злое, масть карт,
Свеча, зима, дождь, лето.

Кончется завод часов:
У меня, снятого с твоего запястья,
Кончается. Нет тебя. Нет слов.

Не ломается, к счастью-несчастью,
Долговечен живой механизм.
Заведи меня. Хоть приснись.
 
 

 2

А кто так веселится
В коленчатых прыжках,
Что весь по шею в виселице
И сонных порошках? . .

Облепленный как мушками
Всем, что с тобой вразрез,
Мой здравый смысл по камушкам
Коленками полез.

Как пальцами помятая
Согрелась темной памяти
Податливая камедь,

И снова непонятная
Притихла под руками ты
Как гладкий, теплый камень.
 
 

3

По-прежнему в твоих полях идут
Мои волнообразные процессы.
Что все слова — неловкие протезы,
Я понимаю в показном бреду.

Я под прицелом огнестрельных дум
Подсчитываю мелкие порезы:
Так мелочность спасительно полезна,
Когда в затылок смотрит пара дул.

Ты — нервный тик мой, детская привычка,
Ты — горький, горечь плавящий энзим
В той горечи, которой я напичкан.

Опасно пахнет время: как бензин!
И убеждать себя, что надо прятать спички,
Так устаю, что я уже без сил.

        —— О ——
 
 

            * * *

Двадцатый век  патрициев овеял —
И их как дым по ветру унесло.
Двадцатый век теперь грозит плебеям,
Но ненависть — плебеев ремесло.

Плебейскими бациллами элита
Заражена. Бациллы — в порах вер.
Пусть власть эпохи нео-неолита
Погибнет от чахоточных каверн!

Пусть наш язык, шершавый словно рашпиль,
С пигмеев слижет лживый позумент.
Пусть наш язык, юродиво-дурашлив,
Расковыряет струпья перемен.

Красивое! Ты на руку тиранам
Как водка, как святыни, как престиж.
Когда на месте язв почуем раны,
Красивое, ты нас тогда простишь.