Reiner Maria Rilke
Райнер Мария Рильке
1875-1926
(с немецкого)
Опасение
В увядшей роще зреет птичий зов
Бессмысленный в такой увядшей роще
Но все же зреет этот зычный зов
В тиши его рождающих часов—
Большой как небо над увядшей рощей.
Послушно все стремится в этот крик:
В нем словно затаилось все на свете
И словно льнет к нему великий ветер,
И та минута, что вот-вот придет,
Пугается, как будто зная вещи,
Которые накличет крик зловещий—
И все от них умрет
Pont du Caroussel
Слепой что у перил моста застыл—
Замшелый словно древние руины,
Он вечно тот же: сумрак середины
В круговороте реющих светил.
К нему не долетает звездный час.
Вокруг него—и лоск, и блеск, и пляс.
Средь паутины путаных путей
Он—праведник, хранящий смысл дорог;
Он—темный, угрожающий порог
Подвала под весельем площадей.
Осень
Издалека листва слетает к нам,
Как будто это в небе вянут клены,
Слетает неохотно, изумленно.
Окалина созвездий неуклонно
Сквозь бездны пролетает по ночам
Мы облетаем все. Моя ладонь,
Другая вслед ей—вянут. Это—всюду.
И все же некто есть. И этих листьев груду
Безмерно бережно в ладонях держит он.
* * *
Люблю часы, когда в душе потемки,
Когда мой ум от их глубин зависит,
И в них, как будто в строчках старых писем
Читаю жизнь свою, как древний миф—потомки
И глухо слышу все, что было громким.
Тогда я понимаю, что живу
Вторую жизнь: без срока, без мерила.
И я как дерево, что зрелую листву
Простерло над пригорком где могила,
И мальчика мечту осуществило
(Которого ласкает теплый корень)
Развеянную с песнями и горем.
* * *
Что, Боже, сделаешь, когда меня не станет?
Я—твой стакан (мной кто-то об пол грянет?)
Я—твой нектар (мой вкус лишь нёбо ранит?)
Я—твой наряд, я—цель твоих стараний,
Ты смысл утратишь без меня.
Я не оставлю ни камина, ни огня,
Ни добрых слов, ни ласки, как бывало,
Меня терять—с гудящих ног усталых
Сандалии привычные ронять.
Твой старый плащ с плеча упал ...
Твой взгляд, которому я щеку
Дарил как пуховик высокий,
Пойдет слоняться одиноко,
Пока на западе далеком
Не ляжет в лоно жестких скал.
Строфы
Есть тот, кто всех берет в ладонь
И как песок сквозь пальцы сыплет сразу.
Но если выбрал—по его приказу
Ваяют в мраморе прекрасных королев.
И к каменным навек притихшим женам,
В мелодии покровов обряженным,
Ложатся короли, окаменев.
Есть тот, кто всех берет в ладонь
И как клинок с изъяном гнет, ломая.
Он с нами сжился, жилы заселив,
С ним кровь течет в прилив или отлив.
Не верю в то, что он несправедлив,
Хотя молва о нем идет плохая.
На сон грядущий
Я хотел бы, склонясь над каждым,
Убаюкать, как шум дождя,
Я хотел бы с тобою дважды
Быть: в твой сон и назад ведя.
Я хотел бы единственным в доме
Помнить: ночь была холодна,
Я хотел бы выслушать громы
Леса, неба, тебя—до дна.
Окликает часов будоражащий бой,
И время на всем как роса.
А мимо проходит кто-то чужой,
Тревожит чужого пса.
Везде тишина. Мои глаза
Держат тебя в тюрьме,
Нежно сжимая, но прочь скользя,
Если вещь шевельнется во тьме.
Одиночество
Дождь, одиночество—нет ближе аналогий.
Навстречу вечерам, как из берлоги,
От берегов далеких и пологих,
Из моря—к неизменным небесам
Восходит и стремится к городам.
Дождь сеется и утро—вполнакала,
Но если видят свет кариатиды
И два любовника, что попусту искали,
Расходятся в печали и обиде,
И если двое, что друг друга ненавидят,
В одну постель уложены навеки—
То одиночество стекает в реки.
Пантера
Глаз, утомленный бегом прутьев, сужен,
Брезгливо отвергая всякий свет,
Как будто мир лишь прутьями запружен
И ничего в нем кроме прутьев нет.
Бесшумный шаг, покорный произволу,
Вращается на крохотном кружке,
Как танец мощной силы на приколе
У воли, что застыла в столбняке.
Порой в завесах глаз мелькнут пробелы,
И тихо входит образ. И тогда
Он шествует сквозь грозный сумрак тела
И гаснет в сердце без следа.
Конец осени
Я вижу с недавних пор:
Всё выглядит иначе.
Что-то встало, давит до плача
и мучит, и бьет в упор.
Покорных крон урон—
в листве перестрадавшей;
от опадающей к павшей
медленный уклон:
я прошел протяжный простор.
Вот и клены в парках опали,
пусты параллели аллей.
Мой вгляд уходит в провалы,
где дали у неба в опале
признали, что их угнетали
тучи свинца тжелей.
Продвижение
Всё явственней шумят мои глубины,
всё громче жизнь моя в плотины плещет.
Становятся роднее мне все вещи
и зримей образы, и красочней картины.
Я в безымянное проник до половины:
И мысли мечутся немлчной птичьей стаей,
из кроны дуба к облакам взлетая,
и чувство, брызги рваные вметая,
ныряет в омут как на спинах рыб.
Инициалы
Из безграничных страстей невысоко
бьют наших малых поступков фонтанцы,
нити которых никнут до срока.
Но все же их истинные истоки,
нашей радости мощные соки
открываются в слезном танце.
Одинокий
Как пересекший тридевять морей,
брожу я среди тех, кто у себя повсюду;
здесь гроздья дней наполнили посуду,
но мне одно далекое видней.
В моё лицо взглянуть--как в мир попасть,
что обжитой не более луны,
но здесь в покое не оставят страсть,
и все слова у них заселены.
А вещи мною взятые сюда--
как символы непостижимой веры--:
в своем великом мире это звери,
а здесь они немеют от стыда.
* * *
Сосед мой Бог, ведь я не без причин
Тебя в ночи тревожу громким стуком,
Но лишь тогда, когда совсем ни звука
Из комнаты где ты один.
Быть может в чем-то у тебя нужда,
Там ни души, а твой стакан порожний?
Я начеку. Дай знак, хотя б ничтожный—
Приду всегда.
Меж нами только тонкая стена
По воле случая, но если чей-то рот—
Твой или мой—вдруг кликнет, то она
Неслышно упадет,
Распавшись на щиты:
Портреты, на которых—ты.
Перед тобою как молва—твои же лики,
И если вдруг во мне проснется свет,
Которым глубь моя тебе пошлет привет—
Он раздробится по окладам в блики.
А дух мой, обессилевший насквозь,—
Безроден если он с тобою врозь.
К юному брату
Вчерашний мальчик, средь неразберих:
В кромешной тьме, мол, крови не убудет—
О радости, не о восторге разум судит;
Ты вышколен как будущий жених
Для тьмы невест, но стыд—твоя из них.
Гнет Зова на тебе все тяжелее,
Все плечи мира враз обнажены.
На чинных ликах бледных как лилеи
Огнем незванным пятна прожжены;
И чувства как бесчисленные змеи,
Окольцевав все то что так алеет,
Напряжены под пряный такт зурны.
Ты вдруг совсем один как непотребный,
С ладонями, что так тебе враждебны—
И если волей волшебства не совершил:
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но тут как сквозь ночных кварталов дебри
Бредет молва о Боге в недрах жил.
* * *
Последний дом села так одинок
Как будто он последний на земле.
Дорога у села скользнув меж ног
уходит и теряется во мгле.
Деревня, что лишь краткий переход
из дали в даль, предчувствием гнетет,
тропинка огибает темный пруд.
Тем, кто ушел—идти за годом год,
И многие, видать, в пути умрут.
Эндре Ади
1877-1919
(с венгерского)
Еще не все
Когда душа вот-вот трухой
Осядет, как руины мельницы,
Нежданно снизойдет покой.
Уже решил: пора упасть,
Не быть ни злу, ни благу новому—
Как в сердце бьет с размаху страсть.
Так много жизнь давала мне
Чудного, горького, дурманного,
Но кое-что хранит на дне.
Спящая царевна
Исполнение желаний
Спит царевною в лесу.
На коне я к ней несусь.
В эту ночь свершений может
Сбыться все, к чему тянусь,
Но царевны не коснусь!
Нет, промчусь не оглянувшись.
Спи еще сто лет. Промчусь.
Я боюсь тебя, боюсь
Сменяя коней
Боже! Я твой непоседа,
Шли коня мне, шли же,
Чтобы не остолбнел я
Перед всем что вижу.
Обжги коня жестоким
Гордым гончим жаром
И меня—чтоб милосердьем
Не сорил я даром.
Тки судьбу безумной паствы,
Но мою—иначе:
Тот кто твой, хоть не от мира. . . —
Пусть без срока скачет.
Если конь, Стрелой задетый,
Кровью красит пену—
Скакуна еще резвее
Дай ему на смену.
Завершение: бессмертье.
Страх—с недолгим веком.
Человека не удержат
Если Человек он.
Вслед Стреле летит дорога,
Громогласно хмели
Над клокочущей землею
Славят бега цели.
Замкнуты в порочном круге
Смерть и Перемена.
Только радость будет целью
Алой и нетленной.
Жизнь и смерть даются парно.
Кто ослаб, в упадке—
Дай тому, Господь, упругой
Удалой посадки.
И пока скачу, дай Боже,
Чтоб открытым оком
Сны о радости я видел
На пути далеком.
Сквозь пугливый, бестолковый
Гурт скотоголовый
Ни на миг не умолкая
Прозвенят подковы.
На пути Стрелы великой
Ласково и верно
Я гляжу поверх недолгой
Обреченной скверны.
Родственник Смерти
Я наверно родственник Смерти:
Я сильнее люблю на исходе
И нежнее целую ту,
Что уходит.
Я люблю примятые розы
И любовь увядающих женщин,
И осенней горкой листвы
Круженье.
Я люблю в полосе печали
Зов таинственной вещей приметы—
Этот бледный, слабый двойник
Смерти.
Я люблю усталость уступки,
Плач беззвучный и грусти минуты,
Мудрецов, поэтов, больных
Приюты.
Я люблю тех кто все утратил
Кто застыл в тупике, в невезеньи,
Кто не верит и кто скорбит:
Эту землю.
Я наверно родственник Смерти:
Я сильнее люблю на исходе
И нежнее целую ту,
Что уходит.
Расточить себя в объятьи
В губы, бедра, грудь, запястья
Вклеиться, врасти губами,
Расточить себя в объятьи:
Этим брежу.
Да, в меду, слезах и яде
Насмерть с ясными глазами
Расточить себя в объятьи:
Этим брежу.
Трупом в гибельном проклятьи
Под костей веселый скрежет
Расточить себя в объятьи:
Этим брежу.
Неверное сердце
Губы жар чужой копили,
Но неверным сердце было
Клятвы я шептал любимой
А глаза смотрели мимо
Мог ласкать и мог смеяться
С сердцем грустного паяца
Если в мыслях жаждал смерти,
Лгал себе же лицемерно
Если милой клялся жизнью,
Забывал я клятвы живо.
Обеспамятев с одною,
С новой просыпался, с новой.
Отдавая душу, тело,
Не нашел чего хотел я.
Губы жар чужой копили,
Но неверным сердце было
Смех и плач
Смеяться трудно. Плакать легче:
Когда я громко хохочу,
Мои смущенные слезинки
Спешат на дно души улечься.
У всех глаза водой слезятся.
Сухие слезы у меня:
Таким странными слезами
Заплакать— значит засмеяться.
Как будто вспомнив жуткий образ,
Смеюсь—и словно отголосок
Чьего-то вечного проклятья
Мой смех тревожный и недобрый
Мой страх исчез
Я швырнул старый сонный факел
Гловы моей в прах.
Бог исчез для меня отныне
Ибо исчез мой страх.
Отмерцали глаза мои страхом—
Звезды зимних небес.
Я исчез для всего на свете
Ибо страх мой исчез.
Я шагал смертоносной ночью
Через трупы в гробах,
Но от страха не лязгали зубы,
Ибо исчез мой страх.
Я как тот, для кого могила—
Недоступная честь.
Не пойму, я живу или умер,
Ибо страх мой исчез.
Далекие телеги
Взошла луна после полуночи,
Листва упала тенью пегой,
По каменистым трактам к городу
Бредут
Далекие телеги.
Взошла луна, заныла музыка,
Дорогой лунной как по снегу,
Поскрипывая и потрескивая,
Бредут
Далекие телеги.
Кто лоб лучу подставил лунному—
Опомнится от сонной неги,
Когда издалека, натруженно
Бредут
Далекие телеги.
Они торопятся на ярмарку.
Трещат их ступицы-калеки,
И с визгом-лязгом, скрипом-скрежетом
Бредут
Далекие телеги.
Огонь зари вдали завидела
Луна, оглядываясь в беге,
И сонно гаснут фонари, когда
Бредут
Далекие телеги.
Прятки, прятки, прятки
Это ты шепнула:
—Кто-то там в сторонке,
Не играй в объятки,
Играй в похоронки.
Прятки, прятки, прятки...
Нам бы как позвонче,
Ловче друг за другом,
За судьбою гонче.
Но тая от чуда,
Пряча от веселья,
Сорняки сгубили
Все наши посевы.
Я к тебе от сердца,
Ты же—с укоризной:
Двух седых подростков
Шуточная тризна.
Шуточки до всхлипа,
Страсть до пресыщенья,
Страсть велит нам властно:
Вылечить влеченье.
Прятки в полжеланья,
Веры беспокойство,
Радость исподлобья,
Горькое геройство.
Ласковые грезы
На губах не жгучи:
В белом зимнем небе
Так гуляют тучи.
В белом зимнем небе,
В красоте и плаче,
Но не в беззаветной
Страшной всеотдаче.
Только не по чуду,
Только не по будням ,
А как будто сдавшись
В поединке трудном.
Зимы дарят волка,
Голод дарит ноги,
Скука дарит страсти,
Красота—тревоги.
Жернова—пшенице,
Жернова—желаньям,
Умный сумрак смерти—
Жизненным кривляньям.
Замыслы— до яви,
До цветка— бутоны,
До названья— тайны
Чудо вечно гонит.
Гонит реку в море,
В эхо гонит звуки,
Гонит жизнь к упадку,
А тебя мне в руки.
Бой и смерть
Жизнь люблю. Но это мне стоит
Бессонных ночей:
Я начисто эту жизнь отрицаю,
Но не расстанусь с ней.
Люблю я пестрых ночных видений
Загадочный свет.
Люблю на пиру поступков оставить
Влажный кровавый след.
Жизнь, забытье, паралич, дело—
Свиты борьбой:
Во мне, бесстрастном, они сочетались
Браком между собой.
Да. жить с отрицанием жизни:
С ним я живой.
Посмотрим, кто из нас перетянет:
Я или жребий мой.
Ничто меня не потревожит,
Мой путь предрешен:
Близится юное мудрое Время,
Чтобы исполнить закон.
Потоку дней непринужденно
Я отдаюсь весь,
И гордо, горько Господь поцелует,
Коль он в самом деле есть.
Слеза солонее
И скорби другие...
Венгерский мессия—
Семижды мессия.
Семижды умрет он,
Гвоздями пришпилен,
За то, что бессилен,
Всегда был бессилен.
Гордец
Единственное важно: Я!
Всему, что на земле и в недрах,
Оно—причина бытия.
Тщеславием велик гордец.
Одно лишь важно: кто я есмь?
И пусть слепые волны крови
Покорный мир затопят весь:
Тщеславием велик гордец.
Одно на свете важно: Я!
Не важно, смерть или не-смерть.
Любого смерть сразит коня,
Но смерти избежит гордец.
Когда весь мир наш разъярен
И добрые смердят как падаль,
Кто благороден? Только он,
Стоящий на своем гордец.
Музыка бытия
Струной в неловких руках
Строка моей жизни стонет
И тонет
Музыка в токе мгновений.
А спросят—я здесь!
И здесь все мои пожитки
До нитки
Я промок, но светло мне и сухо.
Словно прежних забот
Возвращенье—погода сырая,
Я смиряюсь
Ибо смиренье прекрасно.
Я с любимой здесь.
Все иное пускай отдалится,
А проститься
Я пожалуй еще успею.
Мой ненавистный дорогой народ
Хоть много раз я был готов
Податься прочь, пожав плечами,
Покуда жизнь меня когтит—
Я не могу со сволочами.
И я с тобой, коварный мой народ.
Обманут я, но за обман
Я благодарен в полной мере
Судьбе и Жизни и летящим дням,
Еще жива моя калека-вера
И жажда дела гонит прочь покой.
Хотя бы словом, но творить,
Но созидать и ненавидеть,
Качая непокорной головой,
Твердить, что ничего не выйдет
Пока хоть чей-то слышен тихий стон.
Отечество—как стая гончих псов
И потому такой у сердца голос:
Отвагой недостаточно была
Напряжена моя грудная полость,
Хотя давно я поднял здесь трезвон.
Давно бы я отвел свой взгляд
От этого срамного танца...
Беда над родиной, беда,
И надо мне конца дождаться,
Мой ненавистный дорогой народ.
Кто заменит меня
Как же так может быть:
Звездопадные ночи,
Зной в дурманящем лете—
Без меня в этом свете?
У истоков вина
В октябре златопышном
Пьяным звездчатым листьям
Мне на грудь не валиться.
Не укрыться зимой
На широких диванах
В душном жарком салоне
Госпожи благосклонной.
Не отыщет меня
Рой весенних герольдов
Среди глубей и мелей,
Славы, ландышей, хмеля.
Как же так может быть?
Все мое в этом мире
Все, что в жизни мне мило,
Все, что есть, станет было?
Никогда, никому
Так он не был желанен
Чудный злобный и жадный
Мнимый мир Шахразады.
Пусть того проклянут
Кто займет мое место
В глотку брызнут отраву
И зрачки пробуравят.
Пусть же сердце его
Бьется редко и глухо
Пусть он к женщине руки
Тянет в немощной муке.
William Shakespeare
Шекспир
Сонеты
Сонет 27
Намаявшись за день, иду ко сну,
Когда желанный отдых просят ноги,
Но только лишь глаза свои сомкну,
Ревниво мысли просятся в дорогу.
К тебе—в такую даль—они толпой
Паломников бредут сквозь все ненастья,
В тот непроглядный мрак, что зрит слепой,
Пустые веки растворяя настежь.
И вещим взором вызванный, возник
Твой облик, видный и незрячим глазом,
Украсив дряхлой ночи жуткий лик
Прекрасным обновляющим алмазом.
Так по ночам душа, а днями плоть—
С тобой или с собой—не отдохнет.
Сонет
60
Как волны в гальке гаснут, раздробясь,
Так наши дни бегут, чтоб кончить счет,
Текущий миг вступает с прошлым в связь
И в тяжкой схватке катится вперед.
Невинность, огласив свой первый смех,
Вступает в зрелость, но в ее парче
Уже заметна дюжина прорех,
И время—враг зажженной им свече.
Срывает время юный позумент
И бороздит прекраснейшие лица,
Неповторимое—пожива перемен:
Чтоб жатвой пасть, все в мире жаждет длиться.
Тебя восславив, стих мой вступит в спор
Со временем, презрев его топор.
Сонет
73
Во мне то время года ты найдешь,
Когда редеет рдеющий убор,
И холод ветви повергает в дрожь,
Согнав с худых подмосток птичий хор.
Во мне ты можешь видеть полумрак,
Густеющий когда уходит день,
И ночь тот день теснит, за шагом шаг,
Со смертью неразлучная как тень.
Ты видишь дым, где пламя было прежде:
Одето в пепел юных лет оно
Как будто в погребальные одежды,
И чем питалось, тем поглощено.
Как никогда любовь твоя сильна
К тому, что вскоре потерять должна.
Сонет
114
Неужто коронован я тобой
И царским ядом—лестью—пьян чуть-чуть?
Неужто я и вправду не слепой,
А у тебя алхимии учусь:
Как сотворить из чудищ темноты,
Переплавляя в совершенство зло,
Таких лучистых ангелов как ты,
Взглянув на них в волшебное стекло.
Расчетливо наполнен был глазами
И подан обольстительный бокал,
И царственно отведавший бальзама,
Мой трезвый ум нашел в нем, что искал.
Что ж, грех не так велик, коль яд любим
Глазами и сперва достался им.
Сонет 116
Я не возьмусь за труд воздвигнуть стены
Пред браком душ. Он—плод не той любви,
Что переменой встретит перемены,
Иль отзовется, кто ни позови.
О нет, то вбитый в землю навсегда
Гранитный столб, отметивший окрестность,
И в море путеводная звезда,
Коль судно держит курс на неизвестность.
Любовь следит за бегом лет мельком,
Не дрогнув созерцая смерти танец,
Пред ней робеет Время, хоть серпом
Нещадно жнет со щек и губ румянец.
Коль усомниться в том придет пора,
То нет любви и я не брал пера.
Сонет 138
Любимая--охотница до клятв.
Я верю ей, хоть знаю, это ложь,
Что молод я и чист и жизни яд
Отведать мне еще не довелось.
Пускай она ведет свою игру,
В ее глазах я рад быть молодым,
За чистую монету все беру:
Мы оба знаться с правдой не хотим.
Что за корысть ей возраст мой забыть?
И что же я обман раскрыть не дам?
Закон любви—казаться, а не быть:
Кто сед, в любви не любит счет годам.
Чем как не лестью оба дорожим,
Сплетая в ласке обе наши лжи?
Сонет
146
Душа моя, греховной глины ось!
Ты жертва козней, мятежей, осад,
Тебе в своем жилье хиреть пришлось,
Столь разорительно убрав фасад.
Срок найма краток, плата высока
За блекнущий, пустеющий дворец.
И все они—наследство червяка,
Твои сокровища? Так вот каков конец!
Ну что ж, душа, живи за счет дворни,
Ее припасы расточив до дна,
На вечность сор минут смени
И будь сыта внутри, извне—бедна.
Питайся смертью! Тело—смерти снедь,
А снедь иссякнет—вот и смерти нет.
Сонет
151
Любовь—дитя и ей неведом стыд,
Хотя известно: стыд—дитя любви.
Проказница, всем козням я открыт,
Клюю легко: старательней лови!
Ты соблазнишь—и я введу в соблазн
Свой дух, который спевшись с грубым телом,
Чуть подстрекнет его, рисуя как сбылась
Мечта любви—и сделано полдела.
Воспрянет плоть, потянется перстом
К тебе, сладчайшей из моих наград,
Захочет быть бессовестным рабом:
Хозяйка с глаз, так он улечься рад.